|
|
Василий Циттель
г. Гамбург (ФРГ)
«БЕЗМУЗИЕ, ЗАВЯЗАННОЕ В УЗЕЛ…»
* * *
Мы будем видиться тогда,
Когда от рек сбежит вода,
Когда повешусь в проводах,
Когда ты мне ответишь да.
У всех есть пики и щиты,
Там разведенные мосты,
Там рыбьи нежные хвосты.
У деток, редко, но глисты.
Твой панцырь сдан давно в музей,
Ты мне сказала не борзей,
Похоронил я всех друзей,
На зей остался лишь Казей.
Ты очень странная. Ну чтож,
Я тоже на ежа похож.
Хорош! Я был вчера хорош!
Куплю себе грузинский нож,
Пойду по улицам гулять,
Тябя искать, себя ругать
И пятилетку выполнять
В три дня. Эх, вашу мать!
Ты собираешь души дат,
А я уеду в Петроград
И вновь рифмуется Марат,
А ну его ногой под зад.
Ты не подруга не жена,
Ты лишь в себя погружена,
В моих очках отражена,
Ты будешь скоро ссоженна.
За приворот и отворот,
За зелье, что я вылил в рот,
За мой стихий – ный поворот,
За переменчивость бород.
За королеву и пажа,
За то, что мне одна ввожа
Попала под...вновь буква жа,
За руку, что тебе пожал.
Ты нарисуешь мой портрет
Без глаз, а значит и без бед,
А я купил себе билет
На тот или на этот свет.
* * *
Христом помятым на стене кривлялся,
Под дулом фотокамеры твоей.
Последний волос с головы сорвался -
Я чувствую себя на век старей.
Мы пили кофе, вроде бы эспрессо,
Читали перезрелые стихи.
Хочу назвать тебя своей метрессой,
(Тебе хотелось лучше бы принцессой).
Завыли в безэкстазье петухи.
Моих стихов раздробленные строки
Раскрошишь и покормишь голубей.
Давно прошли намеченные сроки
Продажи королевы на e-bai.
В моем дому, построенном из гласных
Нет места для безумных королев,
Нет места для упреков и напраслин,
Нет места для забытых мною дев.
В моем дому, покинутом так рано,
Раздавленном и брошенном в углу -
Молчит кровать, поросшая бурьяном,
Болит окно, ушедшее во мглу.
* * *
«В высоком лондонском кругу»
Забудь мои словоглумленья,
Пенять не нужно на ургу,
То было в качестве вступленья
В наш круг, начерченный рукой,
Знакомой с практикой увечья.
Забудь про Новый Уренгой,
Про безысходность просторечья.
Мы там на зассанном снегу,
Одевши тоги камуфляжа,
Вмерзали в курскую дугу,
Глаза подкрасив влажной сажей.
Мы там носили не шинель,
Она уже была не в моде.
Нас заворачивал апрель
В жужжанье пчел, не по погоде
Одеты в тонкие плащи,
Где у карманов нет изнанки.
Мы наворачивали щи
С бездонной банки.
Мы не завидовали тем,
Кому дано было родиться
На перекрестке вздорных тем
И в той стране, где можно слиться
С землей, водой и прочей тлей,
Где плач – источник вдохновенья.
Нас перешибли всех соплей,
Продуктом страстного сопенья.
«Кто был ничем, тот станет всем»,
А кто был всем, тот тоже встанет,
Пойдет и гаркнет так: «Je tem!“ -
При этом чуточку слукавит.
Ах, перестаньте дико выть,
Оргазм давно уже получен.
Хочу я статуей застыть
У нежных глаз твоих излучин.
Не нужно делать вид, что мы
В любви находим передышку.
От суеты житейской тьмы
Лишь заработали одышку.
От слез, от криков, грязных сцен,
Банальных, скушных восклицаний,
Не отряхнуть нам пыль с колен,
И не уйти от нарицаний.
* * *
В бутылочном дне найти имя рыбы,
Прочесть и тут же разрушить свой дом.
И жабрами двигать донные глыбы,
И думать всегда о больном, об одном.
О том, что есть роды,
А что есть зачатье.
О том, что есть воды,
А что есть распятье.
О том, что за Берег,
На том побережье.
О свойствах истерик
С тобой неизбежных.
О том, как не просто
Вдруг выблевать лето.
(А тень холокоста
В твой бархат одета.)
О том, как мы пили
Молчанье друг друга.
О том, как любили
До спазмов испуга.
О том, как ты голой
На белом теленке.
А я был бесполым
Мужчиной-ребенком.
О том, как я прыгнул
В сонливую Сену,
Как мне все обрыдло,
И я прогрыз вены.
О том, как я членом
Своим обезьяньим
Пробил одну стену,
Свершив обрезанье.
О том, как я плакал,
В твой голос зарывшись.
О том как макакой
Скакал вдрызг влюбившись.
* * *
Безмузие, завязанное в узел,
Выпотевающий по капле шедевр.
Поэт обожал свой санузел,
Шум волн по трубе и Полермо
На дверь наляпанной чей-то,
Мечтающей грязной рукою.
Попасть бы в мир Фаренгейта
И лопать оливки с нугою.
Но поэт был замучен и хрупок.
Днем последний, а ночью первый.
На носу сделал триста зарубок,
Натянул для белья свои нервы.
Он был молод как пятьсот вселенных,
И писал и писал безмерно.
В океанах унитазной пены…
Афродиту – на берег Палермо.
* * *
Рыжеволосые солнечные любовники,
С рыжими усами и рыжим сердцем,
Они танцуют вальс рыжего песка
В столетии, где память измеряется мегагерцем.
Где Адам пьет лишь Агдам,
Где Ева – садовник в яблоневом саде,
Где каждый, хотя бы языком похож на змея
В столетии, в котором лучше жуется в стаде.
Рыжие губы целуют мои рыжие руки,
На ржавчине забытых мифов и легенд.
Каждый видит лишь то, что желает видеть
В столетии – кадре, выгрызенном из киноленты.
Рыжий шепот касается рыжих ушей моих
И ты рыжими сосками поишь меня рыжим молоком,
Чтобы птица-девственница стала рыжей матерью
В столетии, в котором трудно дышать, и быть мужиком.
Рыжие пальцы гладят твой рыжий пупок –
Пересохший океан моих странно-рыжих слов.
Ты ищешь мечту там, где только зола
В столетии, в котором никто не прав и не нов.
Твои жесткие негритянские рыжие волосы –
Леса, где не ступала ни одна душа человека.
Рыжие ягодицы, разделенные тенью друг друга
В столетии, где рыжий цвет не цвет века.
Твой рыжий вздох… И рыжие! Рыжие!
Рыжие…рыжи…рыж…ры…р…Тихо как.
|
|
